Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Глава 1 Отшельник

Читайте также:
  1. Воспоминание о некоем богобоязненном отшельнике
  2. Житие преподобного Космы, скопца отшельника

Евгения Мелемина Осколки под стеклом

Так было всегда, сколько он себя помнил. Где-то в черноте ночной прихожей звонил телефон. Он поднимался, откидывая одеяло, спотыкался об угол тяжелого трельяжа. Кроме трельяжа, малинового, потрескавшегося, в комнате стоял книжный шкаф, наполненный пыльными книгами, этажерка с фарфоровыми пастушками и собачками, музыкальная шкатулка с лопнувшей пружиной. Низкий письменный столик, накрытый листом формата А3, исписанный ему одному понятными знаками. Вешалка с кривыми лапами, лоскутный коврик и лаковая картина с рассыпанными по черному полю апельсинами.

Спать приходилось на раскладушке. Она визжала, стонала, тряслась, но исправно держала его вес.

Сначала он натыкался на трельяж, потом ударялся об угол столика, обрушивал вешалку… Тренькала разбуженная музыкальная шкатулка, мяукали фарфоровые кошки.

— Хватит вам, — умоляющим шепотом говорил он. — Сейчас… сейчас.

Вслепую выбирался в прихожую и снимал трубку с черного, как грач, телефонного аппарата…

 


Зазвонил телефон. Крис проделал свой обычный путь — об трельяж, столик, вешалку. Шкатулка, фарфор… Прихватил со столика заляпанный желтым воском лист и маркер.

В прихожей отмахнулся от паутинных занавесей, зажег витую толстую свечу. Густое дрожащее зеркало отразило его сосредоточенный взгляд и сведенные тонкие брови.

— Телефон доверия. Криспер Хайне, — сказал он в дышащую трубку и провалился во тьму пола. Разложил на коленях лист, — тот все норовил свернуться.

— Неужели… — сказал в трубку грустный голос. Крис подтянул к себе медовую шкуру кенгуру, распластавшуюся под тумбочкой. Холодно, в прихожей ночью всегда такой холод…

— Неужели вы существуете?

— Я существую, — ответил Криспер, вздрагивая. — Будем говорить?

— Будем.

— Сколько тебе было лет?

— Четырнадцать, — признался голос.

Крис вывел на своем листе арабские закорючки, рукой отодвинул подкравшегося полюбопытствовать деревянного негритенка. Негритенок обнажил длинные острые зубы, сплюнул на пол кровью.

— Зажги свет… — шепотом попросил его Крис.

Свечи загорелись повсюду. Их круглый рождественский свет выманил углы и перекладины старинной прихожей. Обнажились скелеты письменных бюро и гардеробов, показалась сломанная пишущая машинка с выбитыми зубами клавиш. Зеркало заволновалось золотистым и розовым.

Трубка в руках Криса молчала, тяжело дыша.

— А тебе? — наконец спросил голос.

— Мне… — Крис задумчиво покрутил в пальцах маркер. — Около восемнадцати.

Негритенок хихикнул. Он нашел увечную машинку и стучал пальцем по единственной уцелевшей букве. Машинка чмокала и стонала.

— И что ты там делаешь?

— Жду, пока ты мне что-нибудь расскажешь, — сказал Крис, поджимая пальцы босых ног. По полу нестерпимо дуло. — Когда ты меня о чем-нибудь попросишь.

— А ты сделаешь?

— Сделаю. Если расскажешь.

— Я умер, — вдруг твердо и звонко сказал голос. — Мне четырнадцать лет, а я уже умер.

 


Они все так начинали. Каждый из них, убедившись, что телефон доверия не обман, что Криспер Хайне существует и готов помочь, говорили одно и то же: я умер… Гордо или с горечью, плача или смеясь, они говорили одно и то же.

 


— И только потом я понял, что не успел сказать…

 


Они все так говорили. Они, опоздавшие на целую жизнь, вечно забывали сказать самое важное самому важному.

 


— Как тебя занесло под машину? — спросил Крис.

В углу негритенок боролся с выпустившей рачьи клешни печатной машинкой.

— Я…

Крис легонько подул в трубку.

— Тише… я твоя служба доверия, оставь ложь для других… тебя потом спросят.

— Кто? — вздрогнула трубка.

— Будут такие…

— Я пошел под нее сам, — сказал звонкий мальчишеский голос. — Сам! Потому что… — трубка захлебнулась. — Потому что…

…Ему было четырнадцать. А когда ему было семь, он упал с качелей и разбил себе лоб. С тех пор на нем остался белый треугольничек шрама. Но это все — шрам, цветущая сирень, рассыпанные учебники, — все это будет потом, много-много позже… А пока он плакал, оглушенный болью. Мир тек сквозь детские пальцы, мир цвета крови. Нашелся холодный платочек, смоченный в луже, застиранный, клетчатый…

Он нашел своего Брата. Стоял, прижимая платок к голове, еще шмыгал носом, вздрагивающий, испуганный.

— Хочешь, буду твоим братом? — сказал владелец платка и восхитился: — у тебя там такая здоровая рана!

Разница в четыре года убедила — конечно, он может стать старшим братом. И он им стал.

Брат водил по стройкам и посадкам, учил плавить свинец и делать хлопушки из тетрадных листов. Показывал, как выжигать стеклом узоры на деревянных лавочках, играл в футбол, притащил в подарок тощего рыжего котенка.

Котенок лакал молоко из жестяной крышечки. Брат засмеялся и, подхватив его под блохастое брюшко, сунул в загорелые детские руки.

— Тебе друг. Только помой его.

Делал уроки, сидя рядом на разогретой солнцем шиферной крыше, жарил конские каштаны и уверял, что это вкусно. Ловил лягушек мокрой футболкой, возвращался весь в тине, но веселый, утирал лицо перепачканной ладонью.

Брат рассказывал о двухголовых металлических воинах, строгал из досок щиты и скреплял их жестяными листами. Водил по полям и заставлял находить север, юг, запад, восток…

Грелся на солнышке, вытянувшись всем разморенным теплым телом. Щурился сквозь темные ресницы, улыбался.

Любимый Брат.

В одну из зим с ним что-то случилось. Неохотно открывал дверь, неохотно отвечал на звонки, а потом вовсе пропал, ушел с катка в разгар игры, ушел, не оборачиваясь. Его красную куртку размыло метелью.

Весной у него появился злобный черный зверь — весом в триста килограмм, в сорок литров объемом бака. Его преследовал запах бензина и спиртного. Он больше не улыбался.

Цвели лиловые и белые узоры сирени, далекая звонница отбивала медленные мелодичные удары, разносимые ветром.

— Помоги мне… Последний раз? — Ему уже было четырнадцать.

Протянул Брату истрепанные учебники.

Брат поставил мотоцикл на подножку, подошел медленно, с колючей сталью в глазах.

— Ты знаешь, что ты с детства ненормальный? — спросил Брат. — Упал с качелей… — Он протянул руку и ткнул пальцем в белый треугольничек шрама. — И стал дебилом. Я с тобой возился, потому что родители попросили… С тобой же больше никто не дружил. Я на тебя столько времени потратил зря…

Брат досадливо сплюнул и отвернулся.

Крис слушал, прижав трубку к уху плечом. Записывал. Ровным аккуратным почерком, на неизвестном ни одному человеку языке.

— Как тебя звали? — спросил он, когда трубка умолкла.

— Дима.

— Дима-Димка, — повторил Крис и вдруг съежился в худенькое мальчишеское тело, тронул пальцем лоб, отмечая на себе белый треугольный шрам, провел ладонью по лицу, меняя цвет глаз на светлый, серый.

— Скажи ему, что он не виноват, — попросила трубка. — Скажи, что я был глупым… Он был прав — меня потом лечили, столько врачей с мамой прошли, со мной не дружили, потому что больной и постоянно ревел. Скажи — он ни при чем! Не… говори ничего от себя!

— Не судите… — сказал Крис, поднимаясь. Добавил: — Я знаю. Я твоя служба доверия, Криспер Хайне.

— Верю, — всхлипнула трубка и угасла.

Крис кинул трубку на металлические рычаги. Протиснулся между тяжелым шифоньером и покосившимся малиновым абажуром. Зеркало мигнуло и посерело, свечи рассыпались в прах, посыпая паутину черным мелким пеплом.

 


На улице его поджидало такси с невыспавшимся и злым водителем.

— Все никак не привыкну, — буркнул он. — Усталость, черт бы ее побрал! Все мотаюсь…

— Ничего не поделаешь, — сказал Крис, устраиваясь на заднем сиденье. — Тебе платят? Вот и вози.

— Платят! — буркнул водитель, выворачивая машину из гулкого городского колодца.

Ехали долго. Крис успел задремать, подложив руку под округлый подбородок.

— На месте, — сказал водитель и впустил в машину ледяной ночной воздух.

Крис вышел из машины и хлопнул дверцей. В небе легонько вьюжило.

Подъезд, этаж, квартира… Об этом Крис даже не задумывался. Шел себе и шел, ровным мягким шагом, шел по дорожкам, лестницам, сквозь двери.

Миновал последнюю. На стенах смутно виднелись оборванные плакаты с разрисованными матовыми лицами. На полках громоздились журналы вперемежку с книгами — Купер, Лондон, Стругацкие… В углу тихо потрескивал остывающий монитор, а на столе — диски, таблетки, пепельница, скрепки, разбитые рамки, клочки, смятая футболка, кусок провода…

Крис снял куртку, аккуратно положил ее на покосившееся старое кресло. Под креслом тускло поблескивали гантели.

— Брат, — позвал он.

Парень, лежащий на узком диванчике, отнял руку от лица и открыл темные ночные глаза.

— Тише, — шепотом сказал Крис, мягко ловя его кисть. — Не надо крестов.

— Ты умер, — спокойно сказал Брат, высвобождая руку. — Я тебя видел. Ранка на щеке… Синяя.

— Глупость, — сказал Крис и присел рядом. — Я и не так бился. Забыл? И ничего — живой же остался.

Парень тоже сел. Закрыл глаза.

— Ты не умеешь врать… даже сейчас не научился. Помнишь, про котенка врал? Матери сказал, что нашел его возле мертвой кошки, думал, что она сжалится, а она тебе сказала, что он тогда точно чумкой больной и выкинула.

— Но мы его потом вырастили, — напомнил Крис. — На чердаке держали и носили туда молоко тайком.

— А он пищал, и соседи все равно нашли.

— Пошли на рынок и продали его там за сотню какому-то старичку.

— А ты только ему согласился продать, сказал — глаза добрые… Дима-Димка, прости меня…

— Я и не обижался, — сказал Крис.

— Я к тебе привязался так, что страшно стало…

— Все ты правильно сделал, — проговорил Крис, отходя к окну.

— Бросил… больного… одного.

Мерцающие снежинки легонько терлись о стекло. Позади лились чужие слезы.

— Брат, — твердо сказал Крис. — Мне от твоих слез и вины больно. Ты меня держишь. Отпусти. Последняя мысль не умирает.

— Лучше бы ты меня проклял.

— Не судите… — сказал Крис.

— Дима. А ведь это не ты.

Крис развернулся, улыбнулся. Тоненький хрупкий мальчишка стоял перед Братом.

— Попросили, — одними губами выговорил Крис.

— Передай привет, — сказал Брат. — Пусть успокоится.

 


— Не судите… — повторил Крис, садясь в машину.

Водитель покосился на него в зеркало заднего вида, завел двигатель.

— Чего такой злой? — спросил он.

— Разгадал, — задумчиво произнес Крис. — И вроде — слабость человеческая, мякоть, чернота вокруг косточки, но понял…

— Погодка-то, — поморщился водитель. — Слякоть.

— Потеплело.

Молча миновали развязку, поднимая волны грязной воды и крошева, ряды неоживших еще магазинов, желтую станцию метро…

— Не сообразил бы, — хлопнул себя по коленям Крис. — Не разобрался бы, кто к нему пришел, спутал бы… И все.

Водитель предпочел промолчать.

Так было всегда, сколько он себя помнил. Звонил телефон. Где-то в черноте ночной прихожей звонил телефон.

По утрам Крис пытался заниматься уборкой. Бродил по квартире с замшевой тряпочкой и стирал пепел с подсвечников, зеркал и картин. Отводил в сторону паутинные занавеси и подвязывал розовыми ленточками от конфетных коробок. Перебирал пуговицы, собранные в банке из-под мармелада. Раскладывал на столе стеклянные бусы и обмахивал метелочкой фарфоровых кошек и пастушек. Старую скрипучую раскладушку сгибал в три четвертины и ставил к стенке. Раскладушка кряхтела, но поддавалась. С нее сыпались пружины.

Негритенок спал на диване, залакированный черным густым лаком. Крис проходился метелочкой и по его худой спинке. Менял свечи, собирая огарки в замшевый мешочек. Ставил новые, соблюдая порядок цветов: черную через белую. Венчальные свечи и бумажные венки сгребал в угол.

Чище не становилось. Отовсюду сыпались новогодние измятые звезды, старые альбомы, открытки, рваные перчатки, пропахшие духами, фетровые шляпы с голубиными перьями…

Крис откладывал тряпочку и метелку. Ничего не поделаешь… Садился у окна, заварив себе в лазурной огромной кружке желтый китайский чай. На подоконнике жил своей жизнью игрушечный деревянный домик, окруженный хрупким заборчиком. За заборчиком зеленели крошечные капустные кочаны, качался подсолнечник.

Хозяин домика, солдатик в красно-синей форме царских полков, иногда выходил на крылечко выкурить трубочку и поболтать о том о сем.

— Штык, — уважительно говорил он. — В грудак тыкать не резон. Тыкнешь — и застрял в ребрищах. Их у человека цельный частокол. Куда ни тыкни — ребрище! А вытянуть как? Как назад штык-то? Сапогом в пузо и тянешь… Человек костьми смерть свою хватает и ужо не отпускает…

— А куда тыкать? — спрашивал Крис, прихлебывая чай и наблюдая за кипучей жизнью школьного двора. Его окна выходили как раз на школьный стадион, и яркие курточки, шапочки и варежки не переводились.

— В пузо тоже не резон, — глубокомысленно говорил солдатик. — Умеючи надо. А то с разбегу — и в хребет. Тянешь назад, тянешь… Зазубренный штык — вот это дело. В кишки и с ними наружу обратно, и никаких тебе… фестивалей.

Солдатик выговаривал новое слово, качал головой, словно удивляясь собственной грамотности, и заводил новую речь.

— Вот ты кто? Немчура?

— Норвежец. — Крис протягивал солдатику сигарету. Солдатик тут же молодцевато взрезал белую тонкую бумагу ножичком и пересыпал табак в свой кисет.

— Один хрен — вражина, — солдатик задумчиво сплевывал. — Ты это… малинки мне достань. В чаек.

— Достану, — обещал Крис и сползал с подоконника.

По утрам приходила почта. Старушка, разносившая посылки, сурово поджимала губы в бесцветную нитку. Крис расписывался на бланке своим ровным уверенным почерком. Старушка вздыхала.

— Нечистое мое горюшко… Все один, да один… Иди погуляй-то! Погода какая!

— Погуляю, — обещал Крис и утаскивал посылку в комнату.

На шорох разрываемой обертки просыпался негритенок, подбирался ближе, блестя белками, корчил рожи.

Крис аккуратно вытаскивал мелкие частые гвоздики, откладывал крышку в сторону…

Оплата была разной. За вызов по делу Димы-Димки расплатились стеклянным графином.

Крис повертел в руках тяжеленную пробку, осмотрел графин. Пыльный, пожелтевший, увесистый. Он отлично уместился на одной из этажерок. Крис подышал на стекло, протер тряпочкой, и оно заиграло лиловыми и золотыми бликами. Негритенок в углу сосредоточенно приматывал пробку к ботиночному шнурку.

Завязал узелок, повесил пробку на шею и оскалился.

Дальше день покатился как обычно. Отзвенел за окном последний школьный звонок, утихли смех и крики. Крис нашел в сундучке под кроватью темную, как рубин, банку с малиновым вареньем и угостил солдатика. Побродил по комнатам, трогая и переставляя разные вещи.

В три часа дня в окно стукнул голубь. Крис открыл форточку, впустил его, и голубь взгромоздился на свое обычное место на маленьком постаментике, вытянулся и оброс гипсом.

В шесть часов в дверь настойчиво позвонили. Крис отложил в сторону засаленные карты Таро, шикнул, обрывая их веселые сплетни.

За дверью стояла зарозовленная морозом девушка с блестящими черными глазами, сияющими из-под пушистой челки. Белая шапочка сидела у девушки на затылке, две толстые косы спускались на дутую серебристую курточку.

— Простите! — звонко сказала девушка. — Вы знаете, что в нашем городе скоро выборы на должность мэра? Я провожу опрос по поводу предстоящих выборов. Уделите мне пару минут?

Она вдруг погасила улыбку, вглядевшись в лицо Криса, потом озадаченно потерла лоб полосатой перчаткой.

— А вы совершеннолетний? А дома взрослые есть?

— Совершеннолетний, — сказал Крис. — Только вот в выборах этих ничего не понимаю.

— Я тоже, — призналась девушка. — Полтора рубля за анкету… Может, заполнишь? Тут несложно. Галочки поставить… Нравится ли тебе состояние детских площадок в городе… И веришь ли ты в честные действия предвыборной кампании кандидатов.

— Я верю в парадокс Кондорсе, — сказал Крис.

Девушка озадаченно посмотрела на него, потом в ее глазах отразился короткий проблеск паники.

— У тебя там… за спиной…

— Давай анкету, — вздохнул Крис, быстро просмотрел листы и поставил галочки везде, где нужно.

— Распишись, — почти весело сказала девушка. — И вот здесь… расшифровку подписи и галочку… видишь? Служащий, учащийся или менеджер среднего звена…

Крис кивнул.

Выходя из подъезда в начавший синеть зимний вечер, девушка с удивлением рассмотрела крупно и бегло выведенное: «Криспер Хайне. Телефон доверия».

 


Вечером Крис разложил раскладушку, застелил ее полосатой простыней, заботливо подобрал свисающие концы. Положил мятую маленькую подушку, улегся и накрылся верблюжьим одеялом. Долго смотрел в темноту немигающими темными глазами. Кошки на полочках выгибали спинки, в окошке деревянного игрушечного домика горел уютный свет лучинки.

Негритенок чем-то стучал в коридоре, шипя и взвизгивая. Крис сжал пальцами уголок одеяла и закрыл глаза. А ночью, как обычно, зазвонил телефон.

— Здравствуйте, — застенчивым детским голосом сказала трубка.

— Привет, — сказал Крис. — Телефон доверия, Криспер Хайне.

Трубка засмеялась.

— У вас такое смешное имя… Вас так мама назвала?

— Пожалуй, — согласился Крис, привычно расстилая на коленях лист бумаги.

— А вы мальчик или девочка? У нас одну девочку звали Кристина. А потом пришла еще другая Кристина, и их стало две.

— Я… — Крис задумался. — Мальчик.

Конечно, мальчик.

— А вы дрались в детстве?

Негритенок притащил медную масляную лампу, поставил ее у ног Криса и побрел досыпать.

— Не экономь! — шепотом прикрикнул на него Крис. — Свет зажги!

Негритенок нехотя вернулся, позвякивая пробкой от графина. На его шнурочке прибавилось несколько пуговиц и деревянная пустая катушка.

Свечи вспыхнули все разом, покатились по углам радужные шары света. Зеркало поморщилось и мигнуло.

— Я дрался в детстве, — тихо засмеялся Крис.

— Зачем? — голосок зазвучал строго, потешным подражанием кому-то взрослому.

— Хотел быть важнее всех, наверное, — пожал плечами Крис, чуть не выронив трубку.

— Вас обижали? — сочувственно спросил голосок.

Крис устроился поудобнее, отложил маркер в сторону. Освободившейся рукой покатал по столику стеклянные бусы, рассыпающие золотистые и голубые искорки.

— Я был очень плохим ребенком, — объяснил он. — Постоянно пытался заставить других играть по моим правилам.

— У вас не было своих игрушек? Мама не покупала?

— Такие не купишь… — задумчиво сказал Крис.

— Игрушками надо делиться, — наставительно произнес голосок. — Мне так мама говорила…

И дрогнул голосок, завсхлипывал, заплакал.

— Мама…

— Тсс… — Крис даже палец приложил к губам. — Я твоя служба доверия, Криспер Хайне. Рассказывай. Сколько тебе лет?

— Шесть…

В деревнях с мужиками туго. Разбирать нужно прямо со школьного выпускного. Повеселились, каблучками отстучали свои бойкие семнадцать — и в ночь, в ночь, звездную, деревенскую, под огромное небо, по стогам, по кустам! Шепчи на ушко торопливое «люблю». Распускай косы, белыми ногами обхватывай еще мальчишескую спину! А то как упустишь — сколько потом ждать-то будешь? Мамка ворчит, отец смотрит косо: засиделась девка. Гулянки отбегала, а замуж когда?

Чего ждать? А чего ждать, когда нос у тебя пуговкой, волосенки рыженькие, тоненькие, рот жабий, неулыбчивый, а глазки с дождевую капельку?

Чего ждать, когда под сшитым мамкой платьем с косыми полосатыми бантиками плоская грудь да цыплячьи ребра?

Домой Татьяна вернулась сразу после танцев, рухнула на свою перину под картонными образками и зарыдала-забилась.

Так и пошло у нее. Днем ведра, огород, куры, козы, кролики, ночью — слезы. Подурнела еще больше. Выгорела под солнцем. Волосы — мочало, кожа пятнами. Носишко красный. Раз год, два год, пяток лет. Татьяна стоит у прилавка. За ней пышный теплый хлеб на деревянных полках, красные пачки «Примы» да беленькая.

Напарница в синем кружевном фартуке всегда на виду — разложит грудь на прилавке, глаза подведет, на голове Париж кудряшками — и хохочет, позвякивая золотыми серьгами. Муж есть, да только мало ей.

Татьяна тускло улыбается и неловкими руками отсыпает сероватый рис и громкую гречку в подставленные пакеты. У нее ни мужа, ни надежды. Ползет вечером по улочкам, качая переполненными сумками. Папке пряники — он любит, мамке — коржики и ряженку…

Утром завяжет хвостик беспощадной аптечной резинкой, на огород сбегает за огурчиками, в курятник за яйцами. Жует завтрак, глядя в окошко. И в магазин.

А годы… И раз, и два, и пяток…

Напарница развелась и заново замуж выскочила дважды. У Аньки Хвостихи третий родился — опять мальчик! У Ольги Докторши муж ушел к городской Эльке, одурманенный дорогими духами. Ольга Докторша пригнала мужика обратно, хворостиной через всю деревню. Живут душа в душу.

Дашка с сыроварни сделала аборт. Мебель покупают, гараж строят… не до дитенка.

Татьяна вечером отсыпает в сумки — отцу прянички, мамке коржики…

— Замуж бы тебя, — вздыхает мать, — да только где такого найдешь…

Татьяна смотрит в зеркало. Где найдешь-то, уродина?

 


А ведь нашелся. Нашелся, своими ножками в магазин притопал. Под пропотевшей тельняшкой в рыжих волосах грудь, на пальцах синее и неразборчивое.

— Поллитру, — сказал хрипло и поднял глаза.

Татьяна зарделась. Так на нее мужики еще не смотрели. Жадно, с обхватом, раздевая.

— Это ж Гришки брат, — вечером сказала мать. — Ты в десятом училась, а его посадили. Пил сильно, набуянил, подрался, кто-то кому-то по башке, а он сидеть… ну, вспомни! Валерка! Кеминовых сын!

Татьяна вспомнила. Ладного, высокого, с прищуром. А на следующий день присмотрелась жалостливо. Ну, пропадает же! Ему бы рубашечку — в магазине видела, серая, в мелкую клетку… Щетину долой, а на руку часы, тяжелые командирские… И был бы все тот же Валерка.

— Беленькой? — участливо спросила она. — А я…

И, засмущавшись, достала из-под прилавка нарезанное сало, белоснежное, с розовыми прожилками. И черный мягкий хлеб.

— Вот…

В сентябре играли свадьбу. Полными слез глазами смотрела Татьяна на желтые поля и родные деревенские домишки. Утиралась уголком фаты, прятала счастливое, алое от смущения лицо.

Зажили. Теперь Татьяна тащила домой не только прянички и коржики. Беленькую тащила, стыдясь. Без водки Валерка обзывал чумичкой и горевал о своей судьбе: кого в жены взял? В подпитии добрел, чмокал в губы и кричал:

— На море тебя, королеву! Отвезу, бля буду, отвезу!

А через год Татьяна родила дочку. Беременность еле ноги оттаскала. Огород, скотина, работа. Токсикоз. Кровотечения.

Но девочка родилась — тусклый худосочный человечек. Не дышала, не пищала — откачивали.

А Татьяна, любовно рассматривая крошечные пальчики и ножки, шептала:

— Настя-Настя, будь красавицей…

Настя росла тихим стебельком. Не ребенок — трагедия. От солнышка в обморок, от сна на спине — кровь из носа, под кожей на затылке шишка. Шишка блуждала по всему ее тельцу. То в горло уходила, то в ноги. Резать боялись — в девочке и так дух еле держался.

— Пьяное зачатие промаха не дает, — грубо сказала Татьяне Ольга Докторша. — Ты о чем думала?

 


Шишка уползла в глубь Насти. Не прощупать, не достать. Притаилась там где-то внутри, спряталась. Врачи покачали головами — резать. Искать. Спасать.

И не спасли. Кровь не держалась в детском тельце, не помогли ни гроздья пинцетов и зажимов, ни переливания…

Татьяна ледяными руками отгладила парадное белое платьице и зеленые шелковые ленты. Валерка хмуро молчал с похмелья, выпросил денег и пошел поминать.

— Настя, значит… — Крис отложил в сторону исписанный только ему одному понятными знаками лист. Лист приютился у детских коленок, тощих, без ямочек.

— А что ты хочешь, Настя?

— К маме, — выдохнула трубка. — Приведи мне маму. Только хорошо попроси, пожалуйста.

— А просить-то и не придется… — ответил Крис.

— Только не ругай ее…

— Не судите… — Крис поднялся.

В глубине зеркала мелькнула маленькая фигурка в белом платьице. Негритенок задул свечи.

 


Такси поджидало внизу. За рулем на этот раз черноглазая серьезная девушка в форменной фуражке, нахлобученной на уши. Покосилась.

— Печку включить?

— Да зачем…

— Зима, — сказала девушка. — А ты весь нараспашку.

Крис не ответил, прижался детской любопытной мордашкой к ледяному стеклу. Только на мир смотрел все еще своими глазами — темными, немигающими. Смотрел на уходящий вдаль город, на бока проносящихся мимо машин, на бесконечные дороги и сотни столбов, на указатели и знаки, поля и черные горбушки лесов…

И только перед указателем с надписью «Марьяновка» прикрыл усталые веки и распахнул другие глаза — васильковые, чистые.

Девушка повела машину дальше, старательно объезжая кочки и ухабы. Погасила фары перед зеленым спящим домиком. Возле дома росли две пушистые елочки и стояла покосившаяся лавка.

Девушка закурила.

— Иди.

В сенях пахло чем-то особенным — чабрецом и шалфеем. Половицы скрипели. Сплетенные из лоскуточков коврики сбились. Тикали тяжелые ходики с разбитым циферблатом, на столе стыла крынка молока, обернутая газетной бумагой. Под образами сидела пышноволосая кукла с разрисованным лицом.

Крис остановился перед куклой. Повеяло древним, незабываемым, языческим… Знакомым.

А потом отвел рукой шторки, ведущие в спальню, и остановился в дверном проеме.

Татьяна проснулась — под бок толкнуло теплое, родное. Сердце зашлось радостью — Настя забирается погреться. Каждую зимнюю ночь она подбирала длинную ночную рубашонку, просовывала полы между ножек, и таким щеночком, с куцым рубашечным хвостиком, забиралась под руку.

— Настя, — позвала Татьяна, приподнимаясь. Да вот же она! Стоит в дверях. Только не в ночной рубашке, а в белом отглаженном платьице, перехваченном шелковыми зелеными лентами. Стоит и молчит.

Татьяна подняла руку — перекреститься, но вдруг все поняла и уронила руку обратно на ватное одеяло. Настя улыбнулась и исчезла в темноте коридора. Только мелькнуло белое праздничное платье.

Когда Татьяна выбралась на кухню, когда отсыпала себе решительно и щедро горсти таблеток — матери-сердечницы, отца-диабетика, снотворное от Ольги Докторши… Когда лила в ковшик водку мужа-Валерки и глотала все это горстями, Криса в доме уже не было.

Он подошел к машине, обернулся и посмотрел на зеленый домик.

Девушка-водитель выкинула на снег дотлевший окурок и процедила:

— Я б ей, суке, устроила свадебные гулянки…

— Не судите… — сказал Крис, забрался в машину и сонно запрокинул голову.

 


А потом случилось странное. Телефон зазвонил днем. Крис от неожиданности уронил на пол любимую кружку, желтую, с китайскими нежными цветами. Кружка разбилась вдребезги, на полу образовалось чайное озерцо, в котором плавали узорные ветви.

Из коридора выглянул негритенок и застыл в нерешительности, сжимая в черной ручонке незажженную свечу.

— Не надо, — сказал Крис. — Или… подожди.

Телефон звонил все настойчивее. Трубка трещала и подпрыгивала.

— Подожди, — повторил Крис, примериваясь к этой непонятной ему дневной трубке. — Может, и понадобятся…

Негритенок его уже не слушал. Он гонял по полу разлитый чай.

— Алло, — осторожно сказал Крис трубке.

Сквозь трамвайный гул прорезался нетерпеливый голос.

— Послушай меня! Это очень важно! Я должен сказать…

— Ты ошибся… — сказал Крис, но трубка уже молчала, и далекий трамвайный грохот утих, а в комнате вдруг стало холодно. Так холодно, что зеркало покрылось морозным узором, а негритенок посерел и обмяк.

Крис поднял его жесткое тельце и отнес на кровать. Укутал в шерстяной плед, не обращая внимания на облачка пара, в которые превращалось дыхание. И на свои разом посиневшие пальцы внимания тоже не обратил — думал.

Обдумывал то, что случилось. Мертвые не звонили днем — это было правило, которое Крис сам же и установил, когда ушел из родного города и создавал свою службу доверия.

На подоконнике задвигалась маленькая фигурка. Солдатик с сожалением бродил между аккуратными грядками.

— Померзнет к черту капуста… — сказал он и сплюнул, махнув рукой. — Эх… Ты чего сидишь, немчура? Испугался?

— Нет, — ответил Крис. — Но я не думаю, что стоит вмешиваться. Если это и ошибка, то… — Крис умолк. В голове все-таки не очень укладывалось.

— А капуста моя? — сурово спросил солдатик. — Нехай помирает?

Крис посмотрел на подоконник.

— Через час все закончится. Правила есть правила. Человек, соприкоснувшийся с Запредельем при жизни, уничтожается констрикторами. Они работают быстро.

Солдатик молча смотрел на кочаны.

Тогда Крис решился. Протер зеркало рукавом, поставил над владениями солдатика оранжевый абажур с золотыми кистями, надел куртку и вышел.

 


Транспорта на этот раз не было. Крису пришлось самому выбирать маршрут и платить за проезд, используя смешные смятые бумажки, которых в шкафу у него давно набрался целый чемодан. Чемодан был старым, оклеенным изнутри обоями, потертым и рыжим. О нем Крис вспоминал с удовольствием — хорошая полезная вещь.

По улицам гулял северный ветер. Резкий, пронизывающий, он забирался даже в подземные переходы и пасовал только перед душным и людным метро.

В метро Крис внимательно изучил карту, установил маршрут и даже успел посчитать время. Карта Крису понравилась — разноцветная, с блестящей поверхностью. Может, в награду за какое-нибудь задание ему и достанется такая же, но пока ничего похожего не попадалось.

Он с интересом рассматривал людей — их было очень много и все разные, с разными глазами, разного цвета волосами и в разной одежде. Присматривался, неосознанно копируя что-то, что-то перенимая, и из метро вышел уже не самим собой, а подростком в яркой оранжевой куртке, толстом длинном шарфе, трижды обмотанном вокруг шеи, яркой шапочке и непромокаемых зимних кроссовках. Стало теплее и веселее. Северный ветер не пугал и не мешал Крису — он указывал ему дорогу, и Крис шел, поглядывая на свое отражение в витринах многочисленных магазинов.

Довольно скоро он заметил и констриктора. Тот шел по другой стороне улицы, засунув руки глубоко в карманы. У него были костистые плечи, черная взъерошенная голова сидела в глубоком капюшоне. Шел он медленно, нога за ногу — видимо, тоже хорошо просчитал время и не нашел причин торопиться. Он не замечал Криса, или просто не обращал на него внимания — в конце концов, кто мог вмешаться в его планы?

Крис поглядывал на него и думал о том, что, может, нужно вернуться домой и точка. Какое ему дело до паренька, который фатально ошибся номером? В том, что это была именно ошибка, Крис сомневаться не хотел.

Выбрал же — не влезать, не судить. Никогда больше не судить и не заниматься человеческими делами вплотную — плавали, знаем. Людей лучше пускать на самотек — они сами решают, что им нужно, а что нет, сами возьмут в руки оружие, и сами же падут на колени в молитве тогда, когда оружие потеряет силу.

Сами закроют глаза, когда не захотят видеть, как кто-то умирает, и сами кинутся на помощь, когда поймут, что равнодушие их не спасет.

А если они не смогут что-то сделать сами, то и помогать им бессмысленно, в этом Крис тоже давно убедился. Убедился и первым ушел из умирающего города, горящего на солнце красной и золотой черепицей. В городе тогда еще звенела музыка и шумели прохладные фонтаны, но уже скопилась паутина по углам праздничных зал, а на пирах подавали вино, пахнущее уксусом. Многие делали вид, будто ничего не случилось, и продолжали делить между собой золотые яблоки, а Крис ушел. Ушел, впервые закрыв глаза на перекрестке, где стоял камень, на котором каждый мог увидеть дату своей смерти.

С ветвей великолепного и полного жизни древа начали опадать листья. У его подножия сушилась волчья шкура, растянутая на деревянных колышках. Возле шкуры отдыхал, закинув ногу на ногу, давний друг и приятель. Не убирая широкополую шляпу со лба, он спросил:

— Уходишь?

— Да, — сказал Крис и протянул руку, ловя на ладонь подсыхающий, но еще яркий лист.

— Рано, — сказал приятель. — Никто тебя не винит.

Крис покачал головой:

— А при чем тут вина. Все, что можно считать виной, я оставил здесь, вам.

— Ну, — приятель наконец сдвинул свою шляпу и показал удивленные, с лисьим прищуром глаза. — А можно воспользоваться?

Крис улыбнулся через плечо:

— Да пожалуйста. Вы знаете, к кому за ней обращаться. Наслаждайтесь.

 


Никто так и не воспользовался. А город, прекрасный город, до сих пор приходил к Крису во снах — обветшалый, с зияющими провалами в стенах и битым разноцветным стеклом на улицах. Яблони-уродцы, лишенные плодов, догорали в солнечных лучах.

 


На узкой дороге стоял серый потрепанный грузовичок. Из-за него и вынырнул парень, в котором Крис угадал своего абонента. Парень нерешительно потоптался на обочине и шагнул вперед. Крис заметил — капюшон остановился и сделал характерное движение руками. Парень на мостовой повторил движение и натянул на голову наушники. Под ногами у него поплыло месиво из грязного снега и ледяной крошки, а из-за грузовичка показалась алая «мазда», неуместная на сером полотне, как цветок мака на пустынном пляже.

Капюшон скучающе смотрел в сторону. Его дело было сделано. «Мазда» неслась, набирая скорость, и зрачки девушки-водителя расширялись от ужаса, а грязный битый лед предательски выскользнул из-под ног оставшегося беззащитным парня. Кто-то завизжал. Еще секунда — и паническими воплями наполнится вся улица.

Крис не стал ждать этой секунды. Ему вдруг стало ясно, что именно этого человека он обязан спасти.

Вскидывая руку, Крис подумал — дело не в замерзающей капустке…

«Мазда» наткнулась на невидимый барьер, шарахнулась в сторону и мягко прибыла к снежному наносу, впечатавшись в него алым блестящим боком. Девушка в салоне бросила руль и вцепилась руками в волосы. С лица ее медленно сползала молочная белизна.

Парень все так же стоял на дороге. Наушники упали ему на шею. Та же молочная белизна держалась на его лице, и Крис отчетливо слышал бешеное биение его сердца, и даже мысль уловил — «мазда» рычала у обочины, а тот все думал: назад или вперед? Куда он должен был бежать — назад или вперед?

Потом он все-таки двинулся с места, неуверенно, словно водолаз против сильного течения. Уткнулся лицом в куртку Криса, замерзшими руками сжал яркую ткань. Крис увидел беленький затылок и маленькое колечко в ухе.

— Телефон доверия, — машинально сказал Крис, еще ничего не понимая. — Криспер Хайне. Под густой челкой раскрылся утомленный взгляд голубых глаз.

— Игорь, — сказал парень. — И я вчера умер.

Крис почувствовал — воздух сгустился и затрещал. Обозленный неудачей констриктор на подходе, а совсем рядом, через двойную преграду курток, бьется абсолютно живое сердце человека, который уверен, что он умер.

— Я умер и сразу узнал твой номер.

Это было действительно так. Крис так и задумывал свой телефон доверия. Погибший человек моментально получает многозначный номер и имеет право обратиться к Крису до того, как за дело возьмутся остальные.

— Так, — сказал Крис, сжимая плечи Игоря.

Сжал и за мгновение умял его в деревянную ярко раскрашенную фигурку. Фигурку Крис сунул в карман и развернулся к ледяному импульсу констриктора.

 


— И что это было, черт бы тебя… Где он?

Крис наклонил голову. На него из-под капюшона уставились цепкие недобрые глаза, прикрытые набухшими красноватыми веками.

Тонкие руки с искусанными пальцами медленно терзали старую замасленную колоду карт. На рубашке карт отпечатывались алые плывущие следы — кончики пальцев, разгрызенные до вывернутого наружу мяса, чутко ощупывали колоду. Вокруг колоды вились лиловые тени. На обратной стороне Крис различил хорошо знакомое ему имя — Кайдо. Надо же, он до сих пор пользуется этой колодой… хотя ничего не помнит.

С треском перевернулась карта. Кайдо выудил ее, приподнял двумя пальцами и всмотрелся.

— Справедливость, значит… — его глаза вспыхнули внимательным огоньком. — Не помню я такого… Зато я хорошо помню вот что, — он вытащил из кармана смятый грязный блокнотик с веселым мышонком на обложке. — Если человек при жизни связывается с Запредельем, то его жизнь передается в руки констриктора. Никто из живущих не должен соприкасаться с нами, иначе ему прямая дорога на ту сторону.

Он показал Крису страничку, на которой то же самое было выведено старательным, но неровным почерком.

— Это окончательный вариант Законов Запределья. Ему пятьсот лет, и нигде не написано о том, что кто-то имеет право вмешаться.

Кайдо говорил, а сам ощупывал Криса взглядом. Несмотря на подсказку, данную ему колодой, он так и не сообразил, кто расстроил его планы.

— Надо же, — сказал Крис. — Я не знал.

Он уже шагнул в сторону, но остановился и добавил:

— Справедливость перевернута.

А вдруг узнает?

Кайдо опустил глаза, рассматривая карту. За это время Крис успел завернуть за угол и пропасть в холодном подземелье пешеходного перехода. Он устал и хотел вернуться обратно как можно быстрее — до ночи.

Иначе некому будет снять трубку, когда зазвонит телефон.

Кайдо несколько секунд стоял неподвижно, а потом тоже развернулся и шагнул на дорогу — его словно подхватил ветер и потащил по улицам черным истлевшим листком. Мелькали коробки домов, вытягивались в разноцветные ленты медленные автомобили, небо металось над головой, смахивая на продукт плохой графики — облака делились на квадраты, а снег рассыпался в пиксели.

Злость и растерянность изменяли мир по его желанию. Это желание сжимало и коверкало город, задыхаясь от бешенства.

Кайдо даже капюшон откинул, обнажив коротко стриженную черноволосую голову и показав высокие острые скулы. По его следам веером разлетались капли крови. Карты в кармане затихли и затаились, опасаясь гнева владельца.

Так, минуя кварталы, повороты и перекрестки напрямик, Кайдо добрался до серого панельного дома, похожего на запыленную вафлю. На втором этаже красная, обитая кожей дверь услужливо распахнулась. Тоже боялась. В пустой прихожей, в облупившейся штукатурке и пузырях, Кайдо сбросил куртку с узких худых плеч. Куртка обрушилась на пол, взметнув облачко спор.

Зеленоватые глаза ящериц внимательно проследили за ним и закрылись — в комнатах стало тускло, серо.

Перешагнув через узкий матрац, застеленный вязаной алой шалью, Кайдо ударил плоской ладонью по дремлющему монитору, и тот завелся, налился светом.

— СколНет готов к работе с вами, — прошуршал динамик.

— Завались, — огрызнулся Кайдо. — Сколько раз говорил — только по делу!

Динамик послушно умолк.

Кайдо пошарил под матрасом, выудил пакетик с сухими рыбными пластинками.

— Поищи мне Справедливость пятисотлетней давности. Ну, и вообще, что там у нас с древней Справедливостью?

— Территориально?

Кайдо покусал сушеную рыбку, подумал немного и вздохнул:

— Холодный он. Северный ветер. На юге не ищи.

— Еще параметры?

— Нет больше параметров. Он явно по пути нахватался от людей — черт разберет, что за рожа…

Компьютер пискнул, обдумывая.

— Двенадцать тысяч ссылок в базе СколНета. Начинать с первой?

Кайдо поднял красноватые уставшие глаза.

— Ну нет… у меня нет столько времени. Бестолковая ты все-таки штука.

— Есть альтернативные предложения, — подсказал динамик. — Базы Запределья.

— Давай, — оживился Кайдо. — Давай базу.

Монитор налился синим, а потом расчертился на разноцветные схемы-блоки.

— Чтобы получить информацию, отправьте смс на номер…

— Да пошел ты! — взвыл Кайдо. — На кой тебе деньги, скотина! А ну брысь.

Перебравшись в продавленное зеленое кресло, он решительно взялся за мышку и всмотрелся в блоки данных. Имен в них было около двух тысяч.

Кайдо вздохнул, поняв, что ночь будет долгой. Бесшумная узкая ящерица услужливо подтащила к нему пакетик с сушеной рыбой.

Эшелон власти Кайдо просмотрел без особого внимания. Воротилы Запределья по улицам не шляются и подстав таких не делают. Своих коллег по цеху Кайдо тоже из списка вычеркнул — почти всех он знал в лицо. Передела территорий никогда не было — бессмысленно. Женский пантеон пришлось отследить внимательнее. Черт знает, что может взбрести в голову бабе. Личные счеты, опять же. Вполне себе вариант. Но только из женского пантеона не нашлось ни одной, кто смог бы так легко развернуть на сто восемьдесят направленную констриктором машину.

Оставался нижний эшелон, и из тех — мелочи, сбежавшей из города в последнюю очередь и так и оставшихся мелочью и дрянью, — ни у кого силенок бы тоже не хватило.

Не та специализация, не те особенности. Ни на кого из них не могла выпасть карта Справедливости.

Кайдо догрыз последний рыбий хвостик. Его знобило, соленые мокрые пальцы оставляли на клавиатуре и кнопках мышки влажные красные следы. Пальцы он облизнул, позаботившись о ранах, но потом, забывшись, снова потянул ко рту и опять выкусал мясной комочек. Кровь полилась сильнее.

Тогда Кайдо вытер руки о вязаную пыльную шаль и сгорбился в своем кресле, совершенно растерянный. Динамики дипломатично молчали. Ящерицы свисали с потолка сталактитами, изредка вытягивая тонкие медленные лапки.

— Слушай, — почти шепотом сказал Кайдо. — Найди-ка мне ближайший ход к Проводнику.

— Кельше рядом, — деловито сказал динамик.

— Да, — согласился Кайдо. — И побыстрее. Я должен его найти.

 


В комнатах снова было тепло и уютно. Елочные гирлянды тихо рассыпали искры по углам. Кошачьи фигурки выгибали гладкие спинки, от зеркал шел розовый пар. Крис сидел на подоконнике, завернувшись в мягкий плед, и немигающими глазами смотрел на белый прямоугольник двора. Где-то в коридоре шуршали конфетные обертки — негритенок украдкой потрошил коллекцию фантиков. Над домиком солдатика реяли мелкие звезды. Сам он сидел на крылечке и курил трубочку. Глянцевитые капустные кочаны крепко сидели на грядках. На шкафу тихо постукивало — вернувшийся с прогулки голубь клевал разноцветный мелкий бисер, который Крис насыпал в его кормушку.

В сиреневой чашке медленно остывал чай.

В эту ночь Крис решил не ложиться спать — хотелось побыть в прошлом, а оно приходило только наяву.

Всплывали в памяти изрезанные фьордами берега, клочья седой пены, взмывающей к серому низкому небу, подсвеченному фосфорическим желтым. Разноцветные скалы, влажные и морщинистые от старости, тоскливые птичьи вскрики.

Солдатику, видимо, тоже было что вспоминать, потому что он то вздыхал, то качал головой, а иногда поглядывал на Криса с удивлением — редко приходилось видеть того прежним, не срисованным с тысяч человеческих признаков и привычек. Крис редко возвращался в прошлое и редко становился собой, но в эту ночь его настроение чувствовала вся квартира — и никто не вмешивался, никто не нарушал покоя.

В ладонях Криса лежала, уютно устроившись, деревянная яркая фигурка.

Телефон надрывно взвизгнул и затрясся в глубине прихожей.

Солдатик предусмотрительно убрал трубочку подальше — над его домиком дождевыми нитями проплыли длинные пряди почти белоснежных волос. Перед Крисом уважительно распахнулись двери, кошки вытянулись в столбики, а негритенок понес следом золотые свечи на круглом серебряном подносе.

Все они ждали только одного — прежнего своего хозяина, и сейчас чувствовали своими деревянными, плюшевыми и фарфоровыми сердцами — в Крисе что-то изменилось, сдвинулось, и, может, скоро все станет по-прежнему.

 


Телефонную трубку Крис прижал к уху, согнулся в углу, не отрывая взгляда от деревянной фигурки.

— Спасибо, — сказала трубка надсаженным голосом.

— Телефон доверия, — откликнулся Крис. — Криспер Хайне. Я тебя слушаю.

— Ты знаешь… — сказала трубка и заперхала. — Бочина болит. Ни встать, ни лечь. То спина, то ребра. Думал, помру — отосплюсь, отдохну…

— И нет тебе покоя, — подытожил Крис. С такими делами он сталкивался часто.

Часто бывало, особенно с теми, кто ушел из жизни больше пятидесяти лет назад, что смерть не приносила им отдыха: то давило в груди, то тянуло в боку, то скрипел позвоночник. То вовсе болело так, словно раздробили на части.

На кладбищах Крис часто видел сваленные в мусорную кучу венки, обломки от прогнивших крестов, запыленные букеты и порой вырванные с корнем таблички с забытыми и никому больше ненужными именами. Равнялись холмики, наслаивалась могила на могилу, осыпались кладбищенские холмы, обнажая углы старинных гробов, и их оттаскивали в сторонку, выставляя на солнышко. Люди не могли справиться с наплывом своих мертвых, потому и придумывали правила — в городах неухоженная могила возрастом старше двадцати лет не имела шансов остаться целой, а в селах порастала бурьяном, пропадала в крапиве, оседала и становилась просто кусочком почвы.

Крис сомневался в том, что, узнай люди, какие муки это причиняет умершим, что-то изменилось бы. Так устроено человеческое сознание — вовремя забывать о других.

— …А я смотрю — мать моя, кипит. Кипит, как в плавильне. Двигатель наш. Справа дыра, и там борщ из гаек. И сам не успел понять, что горю. Так удивился. И думаю напоследок — отосплюсь хоть… отдохну.

— Как тебя зовут? — спросил Крис, откладывая в сторону фигурку.

— Горшков Александр, — с готовностью ответила трубка. — Пятая гвардейская танковая армия, восемнадцатый корпус.

Крис машинально вывел на куске бумаги заключенную в звезду свастику. Получился скорчившийся на пламени свечи паук, раскинувший изломанные конечности.

— Я понял, — сказал он трубке. — Привет только от тебя передать некому…

— Совсем некому? — со странным волнением спросила трубка. — А Пашка Чижов? Или Сеня?

Крис молча покачал головой. Трубка тоже умолкла.

Негритенок поправил оплывший на свечах воск, и они угасли.


Дата добавления: 2015-10-13; просмотров: 107 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: Глава 3 Страшный суд | Глава 4 Императрица | Глава 5 Дьявол | Глава 6 Сила | Глава 7 Башня | Глава 8 Верховная жрица | Глава 9 Луна | Глава 10 Справедливость | Глава 11 Повешенный | Глава 12 Смерть |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Возвращение| Глава 2 Колесо фортуны

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.085 сек.)