Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Видения близкие и далекие

Читайте также:
  1. V СНОВИДЕНИЯ ЛЕСИ v
  2. Безупречность в практике сновидения
  3. Видения
  4. Видения.
  5. Внимание сновидения в системе полей первого, второго и третьего внимания
  6. Внимание сновидения и второе внимание

 

Однажды, отправившись в знакомую низинку за хижиной Оромиса, Эрагон устроился на отполированном до блеска старом пеньке, погрузив ноги в пушистый мох, и открыл свою душу для восприятия мыслей всех живых существ вокруг. Неожиданно он понял, что его восприятие настолько обострилось, что теперь он чувствует и понимает мысли не только птиц, зверей и насекомых, но и всех растений в лесу.

У растений сознание оказалось совсем иным, нежели у зверей: они все воспринимали более медленно, более целенаправлейно и отстраненно, однако же были в своем роде ничуть не менее восприимчивы и чувствительны ко всему окружающему, чем сам Эрагон. Едва ощутимая пульсация их многочисленных сознаний, сливаясь воедино, вызывала у Эрагона ощущение гигантских сверкающих мягким и вечным светом созвездий, где каждая крошечная звездочка, каждая искорка света олицетворяет отдельную жизнь. Даже на самых бесплодных, казалось бы, участках земли разнообразная жизнь так и кишела. Да и сама земля, безусловно, была существом живым, разумным, чувствующим и весьма чувствительным.

Значит, разумные формы жизни существуют повсюду!

Теперь Эрагон в этом не сомневался и, по мере погружения в мысли и чувства различных живых существ и предметов, обретал все более глубокое внутреннее умиротворение, настолько глубокое, что временами, казалось, переставал существовать как отдельная личность. Он позволял себе превращаться в ничто, в пустоту, способную лишь воспринимать голоса всего мира. Ничего теперь не ускользало от его внимания, ибо внимание его уже более не сосредоточивалось ни на чем конкретном.

И он сам становился частью этого леса и его обитателей.

«Может, именно так мир вокруг воспринимают и чувствуют боги?» — размышлял Эрагон, приходя в себя после медитации.

Этот урок длился дольше обычного. Завершив его, Эрагон вернулся к домику, разыскал Оромиса, который сидел за столом и что-то писал, опустился перед ним на колени и сказал:

— Учитель, мне удалось выполнить твое задание: я слушал до тех пор, пока не перестал слышать.

Оромис отложил перо и задумчиво посмотрел на Эрагона:

— Ну-ка, расскажи подробнее.

И Эрагон часа полтора в мельчайших подробностях рассказывал ему о различных сторонах жизни растений и животных на самой лужайке и ее окрестностях, пока Оромис не остановил его, подняв руку.

— Да, теперь ты меня убедил. Ты действительно слышал все, что можно было услышать. Но все ли из этого ты понял?

— Нет, учитель, что ты!

— И это справедливо. Так и должно быть. Понимание придет с возрастом… Отлично, Эрагон-финиарель! Просто отлично! Я тобой очень доволен. Если бы это происходило в Илирии — в те времена, когда Гальбаторикс еще не успел захватить власть, — тебя прямо сейчас можно было бы назвать окончившим полный курс подготовки и принять в полноправные члены ордена. Я сам попросил бы о том, чтобы тебе были дарованы все права и привилегии, положенные лишь самым старшим из Всадников. — Оромис был явно взволнован. Он встал, но слегка держался за край стола и чуть покачивался. — Помоги мне, Эрагон, подойди ближе, и я обопрусь о твое плечо. Я хочу выйти наружу, но тело мое что-то плохо мне повинуется.

Эрагон поспешно бросился к нему, приняв на себя невеликий вес престарелого Всадника. Они медленно прошли к ручью, весело бежавшему к утесам Тельнаира, и Оромис сказал:

— Теперь, когда ты достиг достаточно высокого уровня познаний, я могу открыть тебе одну из величайших тайн магии, которая, возможно, неведома даже Гальбаториксу. С ней связаны твои — и мои — надежды на то, что ты сумеешь сравниться с ним в мастерстве владения магией. — Взгляд старого эльфа стал пронзительным. — Скажи мне, Эрагон, что составляет суть магии?

— Энергия. Магическое заклинание вызывает расход такого же количества энергии, какое потребовалось бы для выполнения той же задачи обычными средствами, то есть без применения волшебства.

Оромис кивнул:

— А откуда берется эта энергия?

— Из тела мага-заклинателя.

— И непременно только оттуда?

Мысли Эрагона заметались; он понимал, что Оромис неспроста задал этот вопрос, и пытался отыскать все его скрытые значения.

— То есть ты хочешь сказать, что энергия может проистекать и из другого источника? — неуверенно спросил он.

— Именно это и происходит, когда Сапфира помогает тебе сотворить те или иные чары.

— Да, но между мной и Сапфирой существует необычная, неразрывная связь! — запротестовал Эрагон. — И благодаря этому я могу порой как бы заимствовать ее энергию. А если я вздумаю заимствовать ее у кого-то еще, то должен буду проникнуть… — И он вдруг замолк, поняв, к чему клонит Оромис.

— Да, ты должен будешь проникнуть в мысли другого существа или существ — тех, кто передаст тебе свою энергию, — закончил за него Оромис. — Сегодня ты доказал, что способен на определенном уровне воспринимать даже самые мельчайшие проявления жизни. И теперь… — Он закашлялся, прижимая руку к груди, и продолжил: — Я хочу, чтобы ты сейчас извлек из этого ручья водяной шарик, пользуясь лишь той энергией, которую сможешь почерпнуть в окружающем тебя лесу.

— Хорошо, учитель.

Эрагон мысленно проник в сознание растений и животных, находившихся от него поблизости; он чувствовал, что мысли Оромиса постоянно соприкасаются с его собственными; старый эльф внимательно наблюдал за действиями своего ученика и оценивал их. Хмурясь от усилий, Эрагон сосредоточился и попробовал извлечь необходимое количество энергии из окружающего мира и удержать ее в себе, пока сам не будет готов применить магию и выпустить ее на свободу…

«Нет, Эрагон! — прозвучал у него в ушах голос Оромиса. — У меня энергию забирать не надо, я и так слаб, дальше некуда!»

И Эрагон в ужасе понял, что невольно включил и Оромиса в крут своих поисков. «Прости, учитель!» — мысленно извинился он и возобновил свой поиск, старательно избегая контактов с сознанием Оромиса. Наконец ему показалось, что он готов применить магию, и он скомандовал воде: «Лети!»

Над ручьем беззвучно поднялся довольно большой водяной шар примерно фут в диаметре, проследовал мимо них на уровне глаз Эрагона и улетел прочь. И хотя Эрагон, как всегда, испытывал определенное напряжение, вызванное душевными и умственными усилиями, но ощущения усталости у него не было никакого: магия не отняла у него ни капли физических сил.

Водяной шар продержался в воздухе не более минуты, однако по всем тем мелким существам, с которыми Эрагон установил мысленную связь, безжалостно прокатилась волна смерти. Застыла на месте цепочка муравьев; судорожно вдохнул и ушел в небытие мышонок, не имея сил, чтобы поддерживать биение своего маленького сердечка; бесчисленные растения завяли, скукожились или попросту превратились в прах.

Эрагон вздрогнул, ужасаясь тому, что натворил. При том уважении, которое он питал теперь ко всему живому, это преступление казалось ему просто чудовищным. Но что еще хуже — он ведь не прерывал связи с теми существами, которые у него на глазах переставали жить, и каждый раз, снова и снова, словно сам умирал вместе с каждым из них. Эрагон поспешно остановил действие магии, и водяной шар с плеском упал на землю, а сам он, гневно глядя на Оромиса, вскричал хриплым голосом:

— Ты ведь знал, что это произойдет!

На лице старого Всадника застыло выражение глубокого сожаления, но он ответил:

— Знал. Но это было необходимо!

— Необходимо убить столь многих ради такой чепухи?!

— Необходимо — ради того, чтобы ты осознал, сколь ужасную цену надо платить за использование такой магии. Простыми словами не выразить тех чувств, что возникают в твоей душе, когда приходится обрекать на смерть тех, с чьим сознанием ты только что соприкоснулся. Это необходимо прочувствовать самому. Это горький, но совершенно необходимый опыт.

— Я никогда не стану пользоваться этим приемом! — заявил Эрагон, словно давая клятву.

— Да тебе и не придется. Когда ты полностью овладеешь искусством заимствования энергии, то научишься выбирать только те растения и живые существа, которые в состоянии выдержать подобную нагрузку. В бою такая процедура, разумеется, бессмысленна, зато в учении вполне может пригодиться. — Оромис жестом велел ему подойти ближе, и Эрагон, все еще кипя от негодования, подставил эльфу свое плечо, и они побрели назад, в хижину. — Теперь ты сам понимаешь, почему эти знания столь редко передают другим и еще реже используют. Если они стали бы известны магу, имеющему склонность к злодеяниям, представь только, какие разрушения и беды он смог посеять вокруг, и было бы крайне трудно остановить его, ибо владение подобной магической техникой открывает доступ к поистине безграничной власти.

Войдя в хижину, Оромис сел и со вздохом сложил перед собой концы вытянутых пальцев.

Эрагон устроился рядом и спросил:

— Но раз можно черпать энергию изо всего, — он повел рукой вокруг себя, — из самой жизни, значит, ее можно впитывать и прямо… из солнечного света, или из огня, или из любой другой формы энергии?

— Ах, Эрагон, если б это было так, мы могли бы уничтожить Гальбаторикса в одну секунду! Мы можем обмениваться энергией с другими живыми существами, мы можем использовать эту энергию, чтобы двигаться или творить заклятия, мы можем даже накапливать энергию в некоторых предметах для последующего ее использования, но мы не в состоянии соединиться на таком уровне с фундаментальными силами природы. Разум подсказывает нам, что добиться этого можно, но пока что никто не додумался, как это сделать, и не придумал заклинания, которое хотя бы проложило к этому путь.

Девять дней спустя Эрагон явился к Оромису и сказал:

— Нынче ночью мне пришло в голову, учитель, что ни ты, ни сотни свитков, которые я прочел, ни слова не сказали мне о вашей религии. О том, во что вы, эльфы, верите.

Оромис тяжело вздохнул, помолчал и медленно промолвил:

— Мы верим, что мир развивается в соответствии с неизменными законами, и в то, что длительные и постоянные усилия могут помочь нам эти законы открыть и использовать для предвидения тех событий, которые возникают при сходных обстоятельствах.

Эрагон с недоумением уставился на эльфа: эти мудреные слова ничего не говорили о том, что он хотел узнать.

— Но кому вы поклоняетесь? Или чему?

— Никому и ничему.

— Вы поклоняетесь некоему понятию пустоты?

— Нет, Эрагон. Мы никому не поклоняемся и ничего не обожествляем.

Подобная мысль оказалась для Эрагона настолько непривычной, что он далеко не сразу понял ее смысл. У жителей Карвахолла, правда, тоже не было единой религии, но у них имелся обширный набор всевозможных суеверий и ритуалов, общих для всех и по большей части направленных на предотвращение всяческих бед и несчастий. Во время занятий с Оромисом Эрагон начал постепенно понимать, что многое из того, что его односельчане приписывали сверхъестественным силам — это, по сути дела, просто проявления сил природы. Например, во время медитаций он узнал, что сороки вылупляются из обычных яиц, а вовсе не выпрыгивают из земли, как черти, хотя раньше он считал именно так. А также он выяснил, что не нужно приносить жертву духам, чтобы те не сквашивали молоко, потому что молоко скисает всего-навсего от попадания в него мельчайших организмов. И все же он по-прежнему был уверен, что потусторонние силы каким-то неведомым образом воздействуют на реальный мир; и эту его веру подкрепляло знакомство с религией гномов.

— В таком случае, — продолжал он расспрашивать Оромиса, — откуда же взялся наш мир? Кто, как не боги, создал его?

— Какие боги, Эрагон?

— Ну, ваши боги, боги гномов, боги людей… Кто-то же его создал!

Оромис поднял бровь:

— Я не могу с тобой согласиться, но не могу и доказать, что богов не существует. Как нет у меня и подтверждений тому, что мир и все, что в нем есть, было создано в далеком прошлом неким существом или существами. Но одно я могу сказать определенно: за те тысячелетия, что мы, эльфы, изучаем природу, мы ни разу не встречались с тем, чтобы нарушались основные законы, правящие этим миром. Иными словами, никаких чудес мы не видели ни разу. Правда, многие события не поддавались нашему объяснению, но мы уверены, что не сумели понять суть этих явлений лишь по причине собственной невежественности — ведь даже мы, эльфы, знаем о вселенной пока еще очень мало, — а вовсе не потому, что некое божество назло нам изменило законы природы.

— А божествам и не требуется менять законы природы, чтобы осуществить свою волю, — возразил Эрагон. — Бог может совершать угодные ему поступки и внутри уже существующих ее законов, а на отдельные события просто… воздействовать с помощью магии!

— Вот это уж точно! — усмехнулся Оромис. — Но задай себе такой вопрос, Эрагон: если боги и впрямь существуют, то насколько добрыми хранителями Алагейзии они до сих пор являлись? По нашей земле разгуливает смерть, нас косят болезни, кругом столько бедности и нищеты, нами правят тираны, на нас обрушиваются бесчисленные беды. Если все это допустили боги, то против них давно пора восстать; их надо свергнуть, а вовсе не поклоняться им и возносить им молитвы.

— Но гномы же верят…

— Вот именно! Гномы верят! В наиболее сложных ситуациях они полагаются на веру, а не на разум. Не раз они полностью игнорировали неоспоримые факты, если те противоречили их вере.

— Например?

— Например, их жрецы демонстрируют всем кораллы как доказательство того, что камень живет и растет, подтверждая этим божественную идею происхождения гномов из гранита — их якобы создал из этого камня бог Хельцвог. Но нам, эльфам, известно, что коралл — это на самом деле внешний скелет мельчайших животных, живущих внутри него. Любой маг способен почувствовать этих животных, ему стоит лишь открыть свою душу. Мы объясняли это гномам, но они не желают слушать и заявляют, что жизнь, которую мы ощущаем, существует и в любом камне, хотя, похоже, только их жрецы способны выявить жизнь в обычных камнях.

Эрагон долго смотрел в окно, обдумывая слова старого эльфа.

— Стало быть, вы не верите и в жизнь после смерти? — наконец спросил он.

— Ты ведь уже понял это по рассказам Глаэдра, верно?

— И в богов вы тоже не верите?

— Мы можем поверить лишь в того, чье существование можно доказать. А поскольку мы пока не в состоянии найти доказательства реального существования богов, то и не беспокоимся на сей счет, хотя и допускаем возможность полного пересмотра собственных взглядов, если, например, нам явится сам Хельцвог.

— Но мир кажется таким холодным без… присутствия в нем…

— Наоборот! Такой мир гораздо лучше! В таком мире мы сами несем ответственность за свои действия; здесь мы можем быть добры друг к другу просто потому, что хотим этого, просто потому, что это самое правильное, а вовсе не потому, что иначе нам грозит божественное возмездие. Я не могу приказать тебе, Эрагон,верить или не верить во что-то. Гораздо лучше самому научиться мыслить критически, самому принять определенное решение, нежели подчиняться навязанным тебе общепринятым воззрениям. Ты спросил о нашей религии, и я ответил тебе правдиво. Воспринимай мой ответ, как хочешь.

Этот разговор — вкупе с прежними сомнениями и тревогами — привел душу Эрагона в столь смятенное состояние, что он несколько дней лишь с трудом мог сосредоточиться на занятиях, даже когда Оромис начал его учить тому, как пением можно воздействовать на растения, чему Эрагон давно уже страстно мечтал научиться.

Собственный непростой опыт, можно сказать, уже подтолкнул его к тому, что рассуждения Оромиса показались ему по большей части справедливыми. Труднее всего было примириться с тем, что если эльфы действительно правы, то большая часть людей и почти все гномы попросту заблуждаются в своих воззрениях. Но ведь не могут же целых два народа, два великих народа ошибаться?

Когда Эрагон спросил об этом Сапфиру, она ответила:

«Для меня это не имеет особого значения. Драконы в богов никогда не верили. Да и зачем нам боги, если олени и прочая дичь считают богами нас? (Эрагон засмеялся.) Ты, главное, не забывай о реальной действительности, не позволяй мечтам о будущей лучшей жизни тебя убаюкать, ибо, если ты это допустишь, другим ничего не будет стоить обмануть тебя».

В ту ночь сомнения Эрагона привели к тому, что он без конца просыпался и видел очень странные сны; эти сны метались, как раненые звери, вызывая из памяти какие-то разрозненные видения и перемешивая их самым невероятным образом. То Эрагону казалось, что он снова оказался в гуще битвы при Фартхен Дуре; то он видел мертвого Гэрроу в доме Хорста, то мертвого Брома в уединенной пещере под хрустальным надгробием. Потом перед ним вдруг возникло лицо травницы Анжелы, которая шептала: «Берегись предательства, Аргетлам! Истоки его — в твоей собственной семье!»

Потом перед глазами его возникло кроваво-красное небо, которое словно раскололось, и перед Эрагоном предстали те же две армии, что являлись ему в вещем сне в Беорских горах. Отряды воинов сошлись в жестокой схватке на желто-оранжевом поле; хрипло кричали вороны, жаждущие крови; свистели черные стрелы; казалось, горела сама земля — зеленые языки пламени вырывались из ее ран с обожженными краями; и пламя быстро пожирало изуродованные трупы, оставленные страшным сражением…. А вдали слышался рев гигантского чудовища, которое, похоже, быстро приближалось…

Эрагон вскочил с постели, судорожно нащупывая амулет, подаренный Ганнелом, — серебряный молот горел огнем, обжигая кожу, и Эрагону пришлось обмотать руку рубашкой, чтобы снять амулет с шеи. Некоторое время он сидел неподвижно, уставившись в темноту и чувствуя, как тяжко, у самого горла, бьется сердце, как стремительно убывают силы — их забирал амулет Ганнела, чтобы отогнать того, кто пытался прочесть мысли его и Сапфиры. «А что, если это сам Гальбаторикс? — вдруг подумал Эрагон. — Или кто-то из его ближайших подручных?»

Хмурясь, он выпустил из рук ожерелье — металл уже почти остыл. Нет, что-то тут было не так! Он давно уже это чувствовал, дай Сапфира тоже. Эрагон был слишком встревожен, чтобы снова попытаться заснуть; к тому же он опасался, что опять погрузится в это странное полуобморочное состояние, теперь заменявшее ему сон, и его окружат новые, не менее страшные видения. Он тихонько выбрался из спальни, стараясь не разбудить Сапфиру, и по винтовой лестнице поднялся в кабинет. Там он уселся за стол, зажег лампу и, чтобы успокоиться, до самого рассвета читал одну из эпических поэм, созданных Анализией.

Когда Эрагон, наконец, отложил свиток, в открытое окно влетел, хлопая крыльями, белый королевский ворон Благден, уселся на край письменного стола и, уставившись бусинками глаз на Эрагона, крикнул пронзительно:

— Вирда!

Эрагон поклонился:

— Да хранят тебя звезды, мастер Благден.

Ворон, переваливаясь, придвинулся ближе, склонил голову набок, прокашлялся и хрипло прокаркал:

Мой клюв, и кости, И камень в горсти Зрят всех воров И всех плутов! Рекою кровь!

— И что это должно означать? — спросил Эрагон. Благден пожал плечами и повторил еще раз. А когда Эрагон снова попросил объяснить, ворон рассердился, взъерошил перья и прокаркал:

— И сын, и отец — оба, похоже, слепы, как нетопыри!

— Погоди! — воскликнул Эрагон, вскакивая. — Ты знаешь моего отца? Кто он?

Благден захлебнулся хриплым каркающим смехом:

Если двое вещи две берут И один из них наверняка не плут, Во втором ведь могут жить и двое. Говори-ка, что это такое?

— Имя, Благден! Назови его имя! — Но ворон не ответил, и Эрагон попытался проникнуть к нему в память и силой выяснить то, что ему нужно.

Однако и Благден оказался непрост: он мгновенно установил мысленный барьер и, торжествующе крикнув «Вирда!», сорвался с места, прихватив с собой яркую стеклянную крышку с чернильницы, и полетел прочь, крепко зажав свой трофей в клюве.

Эрагону стало не по себе. Он изо всех сил пытался понять смысл загадок Благдена. Кроме того, он никак не ожидал, что услышит упоминания о своем отце именно здесь, в Эллесмере. Он решил непременно разыскать потом этого Благдена и хотя бы даже и силой вытянуть из него всю правду. А пока… пока он заставил себя просто не обращать внимания на грозные намеки, что чудились ему в пророчествах ворона. Эрагон вскочил, быстро спустился в спальню, разбудил Сапфиру и рассказал ей о своих снах. Потом снова сходил в ванную комнату за зеркалом и уселся между передних лап Сапфиры, чтобы и она могла видеть все то, что он сам в этом зеркале увидит.

«Арье может не понравиться, что мы лезем в ее жизнь», — предупредила Сапфира.

«Мне надо убедиться, что с ней все в порядке».

Возражать Сапфира не стала, но спросила:

«Как же ты проникнешь в ее мысли? Ты сам говорил, что после пребывания в тюрьме она окружила свою память такими сторожами, которые, как и подаренное тебе гномами ожерелье, никого внутрь не пропускают».

«Если я смогу читать мысли тех, с кем она общается, то, наверное, смогу и догадаться, каково ей там».

Сконцентрировавшись на образе Насуады, Эрагон провел рукой над поверхностью зеркала и прошептал слова необходимого заклинания.

Зеркало замерцало, потом потемнело, и в центре его появилось изображение девятерых людей, сидящих, видимо, за столом, которого видно не было. Эрагон узнал Насуаду и членов Совета Старейшин, однако лицо странной девочки в черном плаще с капюшоном, прятавшейся позади Насуады, было ему незнакомо. Странно, подумал он, ведь в магическом кристалле или зеркале маг может видеть только то, что уже видел однажды, а эта девчонка ему явно даже на глаза никогда не попадалась. Впрочем, Эрагон тут же забыл о ней, заметив, что все члены Совета и даже сама Насуада полностью вооружены и готовы к бою.

«Послушаем, что они говорят», — предложила ему Сапфира.

Эрагон произнес еще несколько магических слов, и из зеркала донесся голос Насуады:

— Неразбериха нас погубит. У нашего войска должен быть один командир, так что, Оррин, давай побыстрей решать, кто именно им станет! — В ответ послышался чей-то тяжелый вздох:

— Как пожелаешь. Тебе решать.

— Но, государь, мы же не могли пока проверить ее… — решительно возразил кто-то еще.

— Хватит, Ирвин, — оборвал говорившего король Оррин. — У Насуады боевого опыта больше, чем у любого из воинов Сурды. Кроме того, пока что лишь варденам удалось разгромить армию Гальбаторикса, причем одну из мощнейших. Если бы Насуада действительно была одним из наших генералов — что, признаюсь, и впрямь выглядело бы забавно, — ты бы не стал колебаться, назначать ее на пост главнокомандующего или нет, верно? Я бы предпочел решать все вопросы субординации, если уж таковые возникнут, потом, когда все уже будет позади. Это будет означать, что я сам еще на ногах, а не в могиле. Наш нынешний противник настолько превосходит нас численностью, что мы, боюсь, обречены, если только Хротгар со своим войском не успеет добраться сюда еще до конца этой недели. Так, а теперь вернемся к этому проклятому списку поставок продовольствия и прочих припасов… Кстати, где же он? Спасибо, Арья. Значит, еще три дня без…

И речь зашла о том, что необходимы тетивы для луков и многое другое, но это Эрагону было уже не интересно, и он отключился. В зеркале тут же появилось его собственное озадаченное лицо.

— Она жива, — прошептал он, успокаиваясь, но радости особой после услышанного все же не испытывал.

«Я думаю, мы очень нужны им сейчас», — услышал он голос Сапфиры.

«Ты права, но почему Оромис ничего нам не сказал? Он же наверняка обо всем знает!»

«Возможно, не хочет прерывать наших занятий?»

Эрагон встревожился. Что еще может сейчас происходить в Алагейзии? Он так давно не имел известий из родных краев. Роран! Эрагона вдруг охватило чувство вины: ведь он в последний раз вспоминал о своем двоюродном брате несколько месяцев назад! А сколько времени утекло с тех пор, когда он видел его лицо в магическом кристалле, когда они с Бромом находились в Тирме?..

И Эрагон снова произнес заклятие. На поверхности зеркала возникли какие-то белые хлопья или пена, в которой едва виднелись две фигуры. Эрагон не сразу даже разобрал, что человек справа — это Роран, одетый в дорожное платье путешественника и с молотом за поясом. Измученное лицо Рорана заросло густой бородой, в глазах его плескалось отчаяние. Слева от него Эрагон, к своему удивлению, увидел… Джоада! Оба то поднимались, то опускались, явно находясь на палубе какого-то судна, а вокруг ревело море, и грохот волн заглушал все остальные звуки. Потом Роран повернулся и куда-то пошел — и перед взором Эрагона открылась палуба корабля и десятки его односельчан.

«Где это они? И почему Джоад с ними?» — бился в догадках Эрагон.

Пробормотав еще несколько магических слов, он мысленно перенесся в Тирм и был поражен тем, какой ущерб нанесен городским верфям; затем он устремился в Теринсфорд; затем на старую ферму Гэрроу, уже почти заросшую травой и кустарником, и, наконец, увидел Карвахолл. Вопль боли вырвался у него из груди: селение было покинуто.

Все дома, включая замечательный дом Хорста, были сожжены дотла. Карвахолла больше не существовало; на берегу реки Аноры осталось лишь огромное пепелище. А из обитателей Эрагон заметил только четверых серых волков, что бродили среди обгорелых развалин.

Зеркало выпало у него из рук и, ударившись об пол, превратилось в груду осколков. Он горестно обнял Сапфиру; из глаз его ручьем лились слезы; он вновь оплакивал свой покинутый и теперь навсегда утраченный дом. Сапфира что-то тихонько гудела, пытаясь его утешить, тыкалась носом в руку, обнимала теплыми крыльями — и вообще, всячески старалась проявить сочувствие.

«Успокойся, малыш, — услышал Эрагон ее взволнованный голос, — ведь все твои друзья, мне кажется, живы».

Эрагон вздрогнул и вытер слезы, чувствуя, как крепнет в груди неколебимая решимость.

«Мы слишком засиделись в этих зачарованных лесах, отрезанные от всего мира. Пора расстаться с Эллесмерой, пора бросить вызов судьбе, чем бы нам это ни грозило! Роран, я вижу, может пока что сам о себе позаботиться, а вот варденам грозит опасность, и мы должны им помочь, Сапфира!»

«Значит, снова в бой, Эрагон?» — осведомилась Сапфира, и он уловил в ее голосе некоторое сомнение.

Он понимал, что ее останавливает, ибо и сам еще не был уверен, действительно ли пришло время бросить вызов Империи, время убивать и крушить все вокруг, используя все свои силы и возможности и выпустив на волю слишком давно сдерживаемые гнев и ярость, пока Гальбаторикс не падет мертвым к их ногам. Но ведь эта война может затянуться на десятилетия и принести всем неисчислимые беды?

И все же Эрагон был уверен: ПОРА НАСТАЛА!

 

ДАРЫ

 

Эрагон в пять минут сложил свои вещи, взял подаренное Оромисом седло, закрепил его на спине Сапфиры, перекинул седельные сумы и пристегнул их.

Сапфира мотнула головой и, широко раздувая ноздри от возбуждения, сообщила: «Я буду ждать тебя в поле».

С шумом расправив синие крылья, она поднялась в воздух и полетела прочь, скользя высоко над зеленым покровом леса.

А Эрагон молнией, как настоящий эльф, помчался к Дому Тиалдари, где вскоре и отыскал Орика, развлекавшегося игрой в фишки с вырезанными на них рунами. Гном радостно приветствовал его и, от души хлопнув ладонью по плечу, спросил:

— Что это тебя сюда принесло в такую рань? Я-то думал, ты на ристалище — как всегда звенишь клинком вместе с Ваниром.

— Мы с Сапфирой улетаем, — без лишних слов выпалил Эрагон.

Орик застыл было с разинутым ртом, но быстро посерьезнел; глаза его сузились, и он озабоченно спросил:

— Плохие новости?

— Потом расскажу. Хочешь с нами?

— В Сурду?

Гном вдруг широко улыбнулся и воскликнул:

— Да тебе бы пришлось заковать меня в кандалы, чтобы здесь оставить! Тут мне делать совершенно нечего; в их расчудесной Эллесмере я только толстею и уже совершенно разленился. Давно пора развлечься! Участие в бою наверняка пойдет мне на пользу. Когда летим?

— Как можно скорее. Собери свои вещи и приходи на поле для ристалищ. И постарайся разжиться провизией для нас обоих, скажем, на неделю. Сумеешь?

— На неделю? Но этого же…

— Мы полетим верхом на Сапфире.

Несмотря на густую бороду, Эрагону было видно, как сильно побледнел Орик.

— Видишь ли, мы, гномы, не очень хорошо переносим высоту… точнее, плохо переносим! Лучше бы нам ехать верхом, как в прошлый раз, а?

— Нет, — покачал головой Эрагон, — это займет слишком много времени. К тому же лететь на Сапфире совсем нетрудно. В крайнем случае, если ты упадешь, она тебя все равно поймает.

Орик только крякнул: подобная перспектива не слишком его утешила.

Покинув Тиалдари, Эрагон поспешил на встречу с Сапфирой, а потом они вместе устремились к белым утесам Тельнаира.

Когда они приземлились на знакомой лужайке, Оромис сидел на правой передней лапе Глаэдра. Сверкающая чешуя старого дракона отбрасывала во все стороны золотые солнечные зайчики. Ни эльф, ни дракон не шевельнулись при их появлении. Спустившись со спины Сапфиры, Эрагон поклонился:

— Приветствую вас, учителя мои.

«Вы решили вернуться к варденам, не так ли?» — услышал он мысленный вопрос Глаэдра.

«Да, мы так решили», — ответила Сапфира. А Эрагон, не в силах более сдерживаться, воскликнул с обидой:

— Почему вы скрыли от нас правду? Вы что, намерены вечно нас тут держать? К чему все эти уловки? На варденов вот-вот нападет враг, а вы не соизволили даже упомянуть об этом!

— Хочешь узнать почему? — спросил Оромис, как всегда невозмутимо.

«Очень хотим! — заявила Сапфира прежде, чем Эрагон успел ответить. А его мысленно предупредила: — Держи себя в руках. Соблюдай вежливость!»

— Мы ничего вам не говорили по двум причинам, — начал Оромис. — Во-первых, мы и сами ничего не знали. Мы лишь девять дней назад выяснили, что варденам угрожает опасность, но истинные размеры войска Гальбаторикса, его местонахождение и конечная цель перемещения были для нас скрыты. Но три дня назад лорд Даатхедр сумел пробить магическую защиту Гальбаторикса и кое-что выяснил.

— И все-таки почему вы нам-то сразу ничего не сказали, — не успокаивался Эрагон. — И почему, как только стало известно, что варденам грозит опасность, Имиладрис не подняла всех эльфов на войну с Гальбаториксом? Разве мы не союзники?

— Эльфов она давно уже подняла, Эрагон. Весь лес дрожит от грохота молотов, от топота латных башмаков, от рыданий тех, кому предстоит расставание. Впервые за последние сто лет наш народ готовится покинуть леса Дю Вельденвардена и бросить вызов врагу. Настало, видно, время и эльфам в открытую пройти по просторам Алагейзии! — И, несколько сбавив тон, Оромис прибавил: — Ты в последнее время несколько отвлекся от действительности, Эрагон, и я отлично понимаю почему. Но теперь тебе следует смело смотреть в будущее. Наш мир требует твоего внимания.

Смущенный, Эрагон только и сумел вымолвить:

— Прости, учитель! — И, вспомнив слова ворона Благдена, он грустно улыбнулся и сказал: — Я, кажется, и впрямь был слеп, как нетопырь!

— Ну, это едва ли. Ты прекрасно себя проявил, принимая во внимание ту огромную ответственность, которую по нашей просьбе взвалил себе на плечи. — Оромис грустно посмотрел на него. — В ближайшие дни мы рассчитываем получить вести от Насуады; она будет просить у Имиладрис помощи, а у тебя — незамедлительного возвращения в ряды варденов. Именно тогда я и собирался все тебе рассказать — у тебя и тогда оставалось бы вполне достаточно времени, чтобы добраться до Сурды, прежде чем там зазвенят мечи. А если б я рассказал тебе обо всем слишком рано, ты счел бы делом чести немедленно прекратить все свои занятия здесь и устремиться на помощь той, кому ты принес присягу. Вот почему мы с Имиладрис и решили пока придержать языки.

— Кому нужны будут мои знания и умения, если слуги Империи разобьют варденов!

— Тогда, конечно, никому. Но ты, возможно, единственный, кто в силах не допустить их полного разгрома — ведь существует же некоторая возможность того, что и сам Гальбаторикс примет участие в этой битве. Нашим воинам туда все равно уже не успеть, и пока что помочь варденам они не могут. А это означает, что, если Гальбаторикс и в самом деле намерен вступить в бой, тебе придется сразиться с ним в одиночку, без помощи наших магов. И в таких обстоятельствах для тебя жизненно необходимо продолжать свои занятия и тренировки как можно дольше.

Гнев Эрагона мгновенно испарился; его место заняла холодная и жестокая уверенность. Теперь он понимал, чем было вызвано молчание Оромиса, и соглашался с ним: личные чувства действительно не имели в столь опасной ситуации ни малейшего значения. И Эрагон сказал спокойно и как бы отстраненно:

— Ты поступил правильно, учитель. Я поклялся обеспечить безопасность и Насуаде, и всем варденам, но я действительно не готов в одиночку выйти против Гальбаторикса. Пока еще не готов!

— А потому я предлагаю следующее, — согласно кивнув, спокойно сказал Оромис, — если Гальбаторикс и впрямь решится вступить в бой, ты должен сделать все возможное, чтобы отвлечь его от варденов, пока не решится исход битвы, каким бы он ни оказался, но ни в коем случае не вступать с ним в открытый поединок. Прежде чем вы улетите, я попрошу вас с Сапфирой только об одном: поклянитесь, что, как только позволит ситуация, вы незамедлительно вернетесь сюда для завершения обучения и подготовки, потому что вам еще многое предстоит узнать и освоить.

«Мы вернемся», — поклялась Сапфира на древнем языке, зная, что такая клятва нерушима.

— Мы вернемся, — эхом повторил за ней Эрагон, определив тем самым свою дальнейшую судьбу.

Похоже, Оромис был доволен их обещанием. Пошарив у себя за спиной, он извлек оттуда расшитую сумку, раскрыл ее и сказал:

— Предчувствуя возможность твоего скорого отъезда, я заранее приготовил тебе, Эрагон, три подарка. — Эльф показал ему серебряный флакон. — Это фёльнирв, который я усилил своими заклятиями. Он сможет поддержать тебя даже в самом крайнем положении, когда все остальные средства окажутся бессильными. Впрочем, в этом ты сможешь убедиться и при иных обстоятельствах. Расходуй этот волшебный напиток бережно — у меня хватило времени приготовить лишь несколько глотков. — Оромис протянул серебряный флакон Эрагону и достал из сумки длинный черно-синий пояс для меча.

Этот пояс показался Эрагону необычайно толстым и тяжелым. Он был изготовлен из толстых нитей, сплетенных в сложный узор, изображающий вьющиеся побеги здешнего плюща. Следуя указаниям Оромиса, Эрагон потянул за кисточку на конце пояса и ахнул, пораженный, когда в его средней части сдвинулась вбок одна из полосок, открыв двенадцать алмазов, каждый диаметром в дюйм. Четыре алмаза были прозрачные, четыре — черные, а еще четыре разноцветные — красный, синий, желтый и коричневый. Они сияли ярким холодным светом, как лед на заре, отбрасывая радужные блики на руки Эрагона.

— Учитель… — У Эрагона не хватило слов, и он только головой покачал. — Но безопасно ли отдавать мне сейчас такие сокровища?

— А ты хорошенько храни их — пусть ни у кого не возникнет искушения их украсть. Этот пояс Белотха Мудрого — ты читал о нем в хронике «Эпоха Тьмы» — одна из величайших драгоценностей Всадников. Столь безупречных и чистых камней больше нигде не найдешь. Некоторые из них мы выменяли у гномов. Другие отвоеваны в битвах или найдены в горах. Эти камни сами по себе никакой магии не содержат, но ты всегда можешь использовать их как хранилища энергии, чтобы потом, когда понадобится, использовать этот резерв. Эти камни, а также рубин, что украшает рукоять твоего Заррока, позволят тебе накапливать огромное количество энергии, и ты не останешься без поддержки даже в жестоком бою, сможешь сам творить заклятия и противостоять чужим чарам.

И наконец, Оромис извлек из сумки свиток, вложенный в резную деревянную трубку, украшенную изображением дерева Меноа. Расправив свиток, Эрагон увидел, что на нем записана та самая поэма, которую он прочел на празднике Агэти Блёдрен. Он сразу узнал каллиграфический почерк Оромиса и его собственные, весьма тщательно проработанные иллюстрации к тексту. Первый глиф каждого катрена окружали переплетающиеся изображения растений и животных, а по полям шел тончайший орнамент и удивительные рисунки.

— Я подумал, что тебе будет приятно иметь при себе копию, — заметил Оромис.

Эрагон стоял, зажав в одной руке двенадцать бесценных алмазов, а в другой манускрипт, и чувствовал, что выполненный рукой Оромиса свиток дороже ему всего остального. Он низко поклонился старому эльфу, ибо душа его была переполнена столь глубокой благодарностью, что всякие слова казались излишними, и он с трудом заставил себя произнести:

— Я так благодарен тебе, учитель!..

А Оромис снова удивил его, первым обратившись к нему с традиционным приветствием эльфов: это означало высшую степень уважения.

— Да сопутствует тебе удача! — промолвил он.

— Да хранят тебя звезды! — откликнулся Эрагон.

— И да пребудет мир в сердце твоем! — заключил седовласый эльф. Затем он обменялся прощальными словами с Сапфирой и велел: — А теперь ступайте! Летите быстрее северного ветра и помните, что ты, Сапфира, Сверкающая Чешуя, и ты, Эрагон, Губитель Шейдов, отныне обладаете благословением Оромиса, последнего из потомков великого некогда Дома Трандурина, известного также под именами Скорбящий Мудрец и Изувеченный, но Целостный.

«Примите и мое благословение, — безмолвно прибавил Глаэдр и, вытянув шею, кончиком носа коснулся носа Сапфиры, сверкнув своими золотистыми очами, похожими в эту минуту на бездонные янтарные озера. — Береги свое сердце, Сапфира! Помни, что сердце твое должно быть целостным, а ум — холодным!»

Она что-то прогудела в ответ.

Было сказано еще несколько торжественных прощальных слов, и они расстались. Кружа над лесом, Эрагон и Сапфира видели внизу, на белых утесах, две одинокие белые фигурки — Оромис с Глаэдром все еще смотрели им вслед. Несмотря на все трудности своего пребывания в Эллесмере, Эрагон понимал, как сильно будет ему не хватать веселого общества эльфов — ведь только здесь он наконец-то почувствовал себя дома, впервые со времени бегства из долины Паланкар.

«Я покидаю эти края совсем другим человеком!» Эрагон, закрыв глаза, крепче прижался к спине Сапфиры.

Прежде чем отправиться к месту встречи с Ориком, они сделали еще одну остановку — у садов Тиалдари. Сапфира приземлилась у самой стены так осторожно, что не задела ни хвостом, ни крыльями ни одно из растений. Не дожидаясь, пока она сложит крылья, Эрагон спрыгнул на землю и подбежал к воротам — прежде такой прыжок мог стоить ему если не жизни, то сломанных конечностей.

Навстречу ему тут же вышел эльф, прикоснулся к губам двумя пальцами и спросил, чем может служить. Когда Эрагон, поздоровавшись, сказал, что просит аудиенции у Имиладрис, эльф ответил:

— Пожалуйста, подожди здесь, Серебряная Рука.

Не прошло и пяти минут, как из глубин сада появилась сама королева эльфов. Ее алая туника казалась каплей крови на фоне одетых в белое придворных, что, как всегда, сопровождали ее. После обмена традиционными приветствиями Имиладрис сказала:

— Оромис сообщил мне о твоем намерении покинуть нас. Мне это не по душе, но разве можно противостоять воле судеб?

— Нет, госпожа моя… Судьбе действительно противостоять невозможно. И мы хотели бы, о, прекрасная королева, засвидетельствовать тебе свое величайшее почтение, прежде чем покинем Эллесмеру. Мы безмерно благодарны всему вашему Дому за одежду и кров, за науку и нежную заботу. Мы перед вами в неоплатном долгу.

— О чем ты говоришь, Всадник? Это не вы у нас в долгу, а мы выплатили тебе и твоему дракону всего лишь часть того, что давно задолжали после нашего бесславного поражения при Фалле. И все же я благодарна тебе за то, что ты столь высоко оценил гостеприимство эльфов. — Имиладрис помолчала. — Когда прибудешь в Сурду, передай мои наилучшие пожелания госпоже Насуаде и королю Оррину и сообщи им, что наше войско вскоре вторгнется в северные провинции Империи. И если нам будет сопутствовать удача и мы застанем Гальбаторикса врасплох, то постараемся раздробить его войско.

— Я непременно передам все, как ты сказала, госпожа моя.

— Кроме того, — продолжала Имиладрис, — имей в виду, что я уже направила в Сурду двенадцать самых искусных эльфийских магов. Как только они туда прибудут, то — если, разумеется, ты к этому времени будешь еще жив, — сразу же поступят под твое начало и постараются сделать все, что в их силах, чтобы защитить тебя от опасности и ночью и днем.

— Благодарю тебя, госпожа моя.

Имиладрис протянула руку, и кто-то из приближенных мгновенно передал ей плоский, ничем не украшенный деревянный футляр.

— Оромис преподнес тебе свои дары, а я хочу кое-что подарить от себя. Пусть мой дар напоминает тебе о том времени, что ты провел среди нас, под сенью этих густых сосен. — Имиладрис открыла футляр. На бархатной подушке лежал длинный темный лук, не натянутый, со спущенной тетивой и круто загнутыми рогами. Чеканные серебряные пластинки в виде листьев кизила украшали его гриф и концы. Рядом лежал колчан, полный новеньких стрел, оперенных перьями белого лебедя. — Теперь, когда ты обладаешь той же силой, что и мы, мне представляется самым естественным подарить тебе такой же лук, как и у всех эльфов. Я сама пела тисовому дереву, выращивая этот лук. Его тетива никогда не порвется. А эти стрелы в твоих руках всегда попадут точно в цель — даже при самом сильном ветре.

Эрагона переполняла благодарность: это был чрезвычайно щедрый дар. Он низко поклонился королеве.

— Что я могу сказать, госпожа моя? Я понимаю, сколь высокой чести был удостоен, получив в дар столь замечательное изделие твоего несравненного искусства.

Имиладрис кивнула, словно соглашаясь с этими словами, и, обойдя его, обратилась к Сапфире:

— Сапфира! Тебе я не принесла ни одного подарка, ибо так и не смогла придумать, что могло бы тебе понадобиться или пригодиться. Но если тебе самой хотелось бы получить что-то, только назови — и это будет твоим.

«Драконам, — безмолвно отвечала ей Сапфира, — для счастья не требуется ничего из вещей. Что нам любые богатства, если наши шкуры дороже и прекрасней любого мыслимого сокровища? Нет, я вполне счастлива уже тем, что вы с такой добротой и вниманием отнеслись к Эрагону».

Имиладрис пожелала им счастливого пути и уже повернулась, чтобы уйти, но внезапно — так, что алый плащ взметнулся у нее за спиной, — остановилась и снова обернулась к Эрагону:

— И еще одно, Эрагон…

— Да, ваше величество?

— Когда увидишь Арью, передай ей мои самые теплые пожелания; скажи ей, что я очень люблю ее и все мы в Эллесмере очень скучаем по ней. — Голос королевы звучал холодно и высокомерно, и Эрагону показалось, что она очень боится выдать свои истинные чувства. Не дожидаясь ответа, Имиладрис круто повернулась и быстро пошла прочь, вскоре исчезнув за стеной деревьев, охранявших внутренние помещения Дома Тиалдари. Следом за ней поспешили и ее придворные.

Сапфире потребовалось меньше минуты, чтобы долететь до ристалищ, где их ждал Орик, сидя на битком набитом заплечном мешке и от нечего делать перебрасывая боевой топор из одной руки в другую. Недовольно хмурясь, он буркнул:

— Долгонько же вы сюда добирались! — Потом встал и засунул топор за пояс.

Эрагон извинился за задержку и стал привязывать мешок Орика к седлу Сапфиры. Гном мрачно смотрел на могучее плечо драконихи, возвышавшееся над ним.

— Клянусь черной бородой Морготала! — воскликнул он наконец. — И как же мне туда забраться? Да на любом утесе больше выступов, чем у тебя на боку, уважаемая Сапфира!

«Ладно уж, иди сюда, — сказала она ему и улеглась на живот, как можно дальше отставив правую заднюю лапу, чтобы гному проще было взобраться ей на спину. Громко вздыхая и фыркая, Орик на четвереньках пополз по ее лапе. Из ноздрей Сапфиры вырвалось пламя: — Быстрее, мне щекотно!» — предупредила она.

Орик замер у нее на бедре, затем осторожно перенес ногу через зубчатый гребень, тянувшийся вдоль драконьего хребта, и медленно, враскоряку, приблизился к седлу. Похлопав по одному из мощных острых костяных шипов, торчавших у него под ногами, он сказал Эрагону:

— Вот прекрасный способ напрочь лишиться мужского достоинства.

Эрагон усмехнулся:

— Вот именно, так что смотри не поскользнись! Когда Орик занял переднюю часть седла, Эрагон вскочил сзади и быстро распустил ремни, за которые раньше держался сам, заставив Орика продеть в них ноги, чтобы гном не выпал из седла, если Сапфира вздумает резко свернуть, а то и перевернуться в воздухе.

Наконец Сапфира выпрямилась во весь рост, и Орик, покачнувшись, обеими руками вцепился в торчащий перед ним шип.

— Ух! Знаешь, Эрагон, я закрою глаза, а ты скажешь мне, что их можно открыть, только когда мы поднимемся уже высоко, а то, боюсь, меня от страха стошнит. Я же все-таки не привык летать! Это совершенно неестественно для гномов. Да и не положено нам на драконах летать. Такого никогда еще не случалось!

— Никогда?

Орик молча помотал головой.

Эльфы, выбегая из леса, толпами собирались на опушке; лица у них были строги и торжественны; все смотрели, как Сапфира расправляет свои синие крылья, готовясь к полету.

Эрагон ухватился за седло покрепче, чувствуя, как бугрятся от напряжения могучие мышцы драконихи. Совершив мощный прыжок, Сапфира оттолкнулась от земли и быстрыми и сильными взмахами крыльев стала уходить все выше в лазурное небо, совершая круги над вершинами гигантских сосен Дю Вельденвардена. Потом заложила очередной вираж и, все набирая высоту, полетела на юг, в сторону пустыни Хадарак.

Хотя в ушах громко свистел ветер, Эрагон все же услышал, как внизу высокий и чистый женский голос выводит знакомую песню — ту самую, которую он слышал, едва прибыв в Эллесмеру:

Далеко-далеко улетишь ты, Далеко от меня и любви, За моря, за леса и за долы… Не вернешься — зови не зови!

 


Дата добавления: 2015-07-12; просмотров: 107 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: ИСТОКИ МУДРОСТИ | РАЗБИТОЕ ЯЙЦО И РАЗРУШЕННОЕ ГНЕЗДО | ДАР ДРАКОНОВ | НА ОЗАРЕННОЙ ЗВЕЗДАМИ ЛУЖАЙКЕ | ВЫСАДКА НА БЕРЕГ | ДЖОАД ДЛИННОНОГ | НЕОЖИДАННЫЙ СОЮЗНИК | БЕГСТВО | ДЕТСКИЕ ЗАБАВЫ | ПРЕДЧУВСТВИЕ ВОЙНЫ |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
КЛИНОК АЛЫЙ, КЛИНОК БЕЛЫЙ| ПАСТЬ ОКЕАНА

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.055 сек.)